На пять лет жизнь подарила мне наставника в лице человека, тяжело больного раком. В течение пяти лет я делала всё, что было в моих силах, чтобы продлить жизнь этому юноше. Он воспринимал столько, сколько мог, высвобождал свои стрессы, и в первое время эффект был хороший. Я же чувствовала, что эффект этот внешний, обманчивый, и об этом ему сказала. Он и сам говорил, что всякий раз, когда жертвовал исправлением умонастроения в угоду земным соблазнам, наступало обострение.
Поскольку наивысшим земным соблазном для него были увеличение учебной нагрузки и спорт, чем хотел доказать своё превосходство над окружающими, то никто не мог заставить его от этих занятий отказаться. Я взяла на себя смелость отчитать его по-матерински и наложить запрет, а он ответил просто: "Но это мне не в тягость". Так говорит привычка всегда нести на себе максимальную ношу. Его привычки я побороть не смогла.
Протест в нём вызывало только медикаментозное лечение, и он рассказывал, как при этом себя чувствует и какое разрушительное действие оказывается на его организм. До болезни он боготворил знания и физическую деятельность, благодаря которым можно достичь любых высот. Об отказе от всего этого и посвящении себя болезни не могло быть и речи, потому что изменение взглядов тем труднее, чем человек самоувереннее. Самоуверенность зиждется на абсолютных знаниях, зацикленность на которых придаёт смелости и силы воли.
Знание, что плохого я не делаю, и то, что я делал, принесло мне лишь хорошее, превращает человека в слепого, глухого и безчувственного ко всему, что находится вне этого убеждения. Самоуверенность возрастает от интеллигентности, которая велит быть терпимым к людям, делать дружелюбную мину даже тогда, когда подмывает дать по морде. Самоуверенность - тяжелейший стресс, о котором речь пойдёт особо.
Чего человек боится, то на себя и навлекает, и то, что он ненавидит, причиняет ему боль. У моего пациента начались обострения, за ними - курсы лечения и осложнения от лекарств. Я была ошарашена и уязвлена, когда обвинения полетели в мой адрес, а ещё более меня удручало то, что в повседневной жизни он был практически наедине со своим недугом. В моей практике были раковые больные, которые быстро выздоравливали, чему способствовали супруг, дети и родители, поскольку занимались улучшением своего умонастроения, но заставить заниматься этим я никого не могу. Будь у меня возможность применить к моему пациенту альтернативные способы лечения, я посмела бы отсоветовать химиотерапию, но таких возможностей в Эстонии нет, и я почувствовала, что начинаю уступать смерти.
Жизнь предоставила мне возможность отправиться искать помощь в далекой чужеземной стране. А также дала шанс встретиться там с врачом, который располагал большими возможностями. Тот выслушал меня и как бы между прочим уверенно сказал: "Не волнуйтесь, ему можно помочь. У нас и раньше лечили подобных больных". Меня поразила самоуверенность врача, но мне так хотелось надеяться на лучшее. Помню, как стала хватать ртом воздух, как перехватило дыхание и как потом я пыталась отдышаться. Те полтора часа, в течение которых я дожидалась этого врача, чтобы обговорить детальный план, я дышала так, как никогда ранее.
От меня требовалось только вдыхать, обратно всё выходило само. Внутри словно скопилась неимоверная масса чего-то, что стало теперь выходить с дыханием. Я стояла и ощущала, что бюстгальтер становится мне велик. Затем он стал сползать вниз, так как снялось напряжение от сверхтребовательности, задиравшей плечи кверху, едва ли не вровень с ушами. Плечи настолько расслабились, что даже поясной шов платья опустился на своё место. Мне уже не нужно было требовать от себя невозможного. Спустя час я встретила знакомую, с которой провела пару часов накануне, и та воскликнула: "Какой ты стала маленькой!"
Что всё это означало? Я осознала, что взяла на себя ответственность за сохранение жизни другого человека, и она легла на душу величайшим бременем. Добра ему этим я не сделала, зато себе причинила зло. Я немало потрудилась, стараясь высвободить его из себя, но поскольку он изо всех сил за меня цеплялся, оттолкнуть его было бы для него смертельным ударом. Он жил мной. Его физическая смерть убила бы меня духовно, потому что в ту пору общество относилось ко мне, словно изготовившийся к прыжку зверь. Ведь в нашем сознании прочно укоренилось мнение, что врач несёт ответственность за жизнь больного. Я не могла не безпокоиться за нас обоих. Тогда я ещё была слишком хорошим человеком.
Мы все являемся на свет, чтобы нести ответственность за собственную жизнь, но мы не имеем права отвечать за жизнь других. Если мы берём на себя это право, оно становится обязанностью, и, если долг нами не исполняется, нас встречает осуждение. Меня осуждали, мне было трудно, а пациент мой виновником считал себя и страдал вместе со мной. Я объясняла ему, что сама навлекла это своим страхом перед несправедливостью, что это моя ошибка, но он не мог этого вынести, так как боялся за меня.
Об одном подобном случае я рассказывала в своей третьей книге, когда привела пример с юношей, отчаявшимся от печали и безпомощности, что стало причиной скопления у него в правом лёгком опасного для жизни количества жидкости. В моих страданиях он винил себя. Я объясняла, что он не виноват, - при всей воодушевленности от проделанной над собой работы и её последствий он не мог вообразить, сколь велико было "эго" у журналиста. Журналист не виноват в том, что в своём полном невежестве и в погоне за сенсацией не выбирал средств, а думал только о себе. Он знал, что беседует с раковым больным, чью хрупкую психику следовало бы учитывать, но в своей житейской наивности, что само по себе является эгоизмом, не подумал о последствиях. Голодный думает только о том, как бы утолить голод. В этот миг он не ведает ни сочувствия, ни чувства ответственности. Не виноваты и врачи, считающие медицину единственно верным способом лечения. Раскрыть глаза им пока ещё мешает страх и профессиональная честь. Нельзя из-за чужих стрессов усиливать собственные и среди них погибать.
Пациент выслушивал меня, выказывал согласие и понимание, но его молодая душа, которая от моих речей на время воспарялась и благоприятствовала ремиссиям - временным ослаблениям болезни, длившимся по полгода, вскоре вновь принималась впитывать плохое, проистекающее от хороших желаний хороших людей. От окружающей среды поддержки не было, хотя та же среда всяко-разно за него безпокоилась. А что безпокойство - это вампир, выпивающий до капли жизненную силу у того, о ком безпокоятся, об этом хорошие люди не ведают и ведать не желают. Они желают быть хорошими людьми, и безпокойство является признаком хорошего человека.
Ситуация не меняется, несмотря на то, что всё это нам известно. Проблемы разрешаются, когда мы высвобождаем свои знания, когда очищаемся. Это значит - когда не притягиваем больше к себе такого большого количества грязи. Для очищения души требуется время, но хорошие люди, они же общество, активно борющееся со злом, не даёт времени. Человек спешит, боясь не успеть, боясь оказаться виноватым. Хорошие люди знают, что спешка - не заяц, который убегает. Перестаёшь спешить - и спешки нет. Несмотря на это, человек подгоняет себя и других и портит всё поистине прекрасное. Если попросить у бегущих: "Дайте время!", они тебя затопчут. Спешащие из чувства вины люди глухи к просьбам. Они желают получить осязаемый результат немедленно и ещё вчера.
В хороших людях сидит великий страх оказаться эгоистом в глазах других хороших людей, человеком, кому наплевать на других, поэтому они вмешиваются во всё, хотя сами несведущи. Толку от них никакого, но зато по крайней мере они доказывают, что являются хорошими людьми. Им невдомёк, что тем самым они причинили больше плохого, нежели хорошего. Причём не только тому, кому хотели помочь, но и в целом.
Я втолковывала пациенту: развяжи чувство вины! Но у него накопилось за предыдущие жизни и с начала нынешней столько, что разом высвободить было невозможно. Если те, перед кем он ощущал себя виноватым, сказали бы ему в глаза прямо и чистосердечно: "Нет! Ты не виноват. Вину свою ты выдумал сам, так как желал отдавать всем больше, чем возможно и необходимо", то у него, как и у меня, груз тотчас бы свалился с души. За те полтора часа я перепоручила ответственность за жизнь ближнего другому врачу и смогла начать дышать по-человечески. Взял ли врач на себя эту ответственность - его дело. Уверена, что не взял, потому что он был смышленее меня.
Вас, наверное, интересует, излечился ли мой пациент? Нет, не излечился. Его уже нет в живых. Хотя он и начал поправляться, ему не давала покоя навязчивая мысль - такая жизнь не имеет смысла. Ему было стыдно жить инвалидом. Не смог примириться с мыслью, что ликвидация последствий болезни потребует ещё лет 10 или 20. Это значит следующее: знание и признание своих ошибок означает достижение душевного покоя, но лишь сознательное исправление ошибок означает исцеление тела.
В такой атмосфере я не смогла научить его мыслить самостоятельно так быстро, как было необходимо, потому что он с детства привык исполнять приказы. Он делал только то, что я советовала. Первоначальный эффект был положительный, поскольку его стрессы были сопоставимы с топорной работой. Разъяснять их было просто. Из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день мы внедрялись в глубину, доходя до всё более тонких деталей. Мыслительная работа усложнилась, но с ней он справлялся, так как появились проблески самостоятельного мышления. Учитывая всё убыстряющийся темп повседневной жизни, это было счастьем, поскольку я не могла уследить за каждым его шагом. К сожалению, хорошие люди наезжали на него со своими отрицательными оценками всякий раз, когда он успевал оправиться от предыдущего удара. Всякий раз нам приходилось восстанавливать разрушенное. Но надолго ли хватит у бедняги сил?
Что бы кто ему ни говорил, он привык ко всему прислушиваться. Любое суждение воспринималось им как приказ либо запрет. Сказали: хорошо, и он знал, что так правильно. Сказали: плохо, и он знал, что этого нельзя. В душе он протестовал против обязанностей, но наружу протест не выплёскивал. Непоколебимая уверенность в том, что чувство ответственности было, есть и будет девизом Человека, изживается с великим трудом. Стоило кому-нибудь приказать ему во имя хорошего - и он тут же брал ответственность на себя. Кто бы ни захотел похвалиться его достижениями - и он уже бежал, покуда хватало сил. Да и сам он не раз говорил мне: "Ладно, пусть будет по-твоему!" От недобрых предчувствий у меня волосы дыбом вставали, и, бывало, я переходила на крик: "Кому это надо: мне или тебе!" Иногда он отшучивался: "Ну и тебе тоже!" И был прав. Помимо желания видеть его живым, я желала сама уцелеть душевно. Из-за его смерти меня не отправили бы на костёр - времена изменились, но обвинения жгли мою душу, словно это я виновата в его болезни, а вылечить не могу.
Что было бы, если бы я не взяла на свою душу ответственность за его жизнь?
Он давно бы помер, зато меня в этом не обвинил бы никто.
Зачем он появился в моей жизни - ведь мог бы и не появляться?
То была наша кармическая связь. Когда-то в прошлом, много жизней тому назад, он помог мне, невзирая на трудности, и его сердце знало, где теперь найти такую помощь, за которую не придётся оказаться в долгу. Чувство вины есть чувство ответственности, чувство долга, при этом самое сильное - чувство долга из благодарности. Более всего он боялся оказаться виноватым и оказаться в долгу. Передо мной он в долгу не остался. Теперь наш кармический долг искуплен.
Грудная клетка у него была огромных размеров, куда умещалось бремя безмерной ответственности. Он нёс его с гордостью, а когда окончательно убедился в том, что для выздоровления необходимо ещё круче изменить стиль жизни, то надломился. Он не желал видеть плохого. В этом - главная беда тяжело больных людей, поскольку у них тут же появляется чувство, что их из-за этого станут считать плохими. Это значит, что хорошие люди, которые прежде хвалили, становятся теперь очернителями, а значит, плохими. Если больной стыдится отзываться плохо о людях, то не желает слышать ничего плохого. Болезнь как спутанный клубок негативной энергии остаётся из-за этого нераспутанным и не излечивается. Для меня знаком обречённости прозвучала произнесенная им в первый раз фраза, резанувшая слух своим старческим настроем: "Не желаю, чтобы кто-нибудь вспоминал обо мне дурно". На мой призыв одуматься, не бросаться словами он ответил, что, видимо, слишком горд, чтобы унижаться. Ему казалось, что находиться ниже вершины - унижение, позор, а это хуже смерти.
В нём укоренилось представление, будто прощение есть принижение себя до уровня виноватого, что означало отсутствие сил оказаться выше плохого. Его всегда и всюду учили быть, как и положено человеку достойному, выше всех и вся. Никому и в голову не приходило, что достоинство есть вознесение себя и других, но никак не превосходство над кем-то или чем-то. В нём неосознанно воспитывали эгоизм, хотя при этом эгоизм критиковали и запрещали. В результате развился непомерный скрытый эгоизм, следствием которого и явилась раковая опухоль. В дальнейшем мы с Вами ещё подробно поговорим о процессе возникновения рака.
Гордость запрещает говорить о плохом даже в том случае, когда говорить о плохом жизненно необходимо, чтобы вместе со словами выпустить из себя негативную энергию. Бедой моего пациента была именно гордость. И особенно большой бедой ещё потому, что пациент не позволял ей проявляться внешне. Почему? Потому что оставались ещё люди, над которыми ему хотелось утвердить своё превосходство. Он желал стать ещё лучше, чтобы доказать прежде всего самому себе, что он - лучший из всех. Такова была его цель, за которой скрывалось желание отомстить за незабытые детские унижения и обиды. Когда гордое желание дышать полной грудью сделало своё дело, мириться с меньшим - хуже смерти. Он не желал жить такой жизнью, а когда у человека пропадает желание жить, он превращается в живой труп. Он желал быть достойным и видеть достоинство в тех, кого хотел уважать. В первую очередь, своих отца и мать, затем учителей. Стремясь стать идеальным, он желал, чтобы и другие были такими же. Он был сверхтребователен в отношении ко всему. Внешне он был само спокойствие.
Заболел он внезапно - после неудачного выступления на чемпионате, где от него ожидали победы. У него развился лимфогранулематоз, опухолевое заболевание лимфатической системы. Лимфогранулематоз возникает, когда человек испытывает смертельный стыд, вызванный тем, что человек не сумел добиться того, в чем фактически совершенно не нуждался. Ему было стыдно перед всеми, чьи надежды он не оправдал. А таких было много. Будучи больным, он желал своим выздоровлением доказать всем, кто в нём разочаровался, что способен на большее, чем от него ожидается. Даже исцеление стало для него целью. После выздоровления он мечтал начать творить чудеса и принимался их творить, как только чувствовал себя получше. Жизнь доказала, что, несмотря на хорошее самочувствие = хорошее знание самого себя, он всё же чувствовал себя совсем нехорошо, и посылала ему обострение болезни. Раз за разом росло чувство стыда из-за очередного срыва намерений, пока не превратилось в трагическую безысходность: у меня всё равно ничего не получится.
Как назло в ту пору произошёл ряд неприятных случаев с известными, авторитетными людьми, и после каждого он либо подхватывал болезнь с температурой, либо погружался в депрессию. Он ощущал стыд из-за позора других людей. Наконец, он сделал выбор - решил отвергнуть смерть при жизни, предпочтя ей жизнь после смерти, но, кроме меня, никому об этом не сказал. Знал, что хорошие люди этого не одобрят. Он не желал никому делать больно. Я пыталась объяснить ему, что мы не имеем права прожить жизнь за другого. Он ухватился за мои слова и сказал: "Вот именно", имея в виду, что у меня нет права осуждать его выбор. Он не желал больше жить подобной жизнью в этом безстыдном мире.
Такова жизненная судьба человека, который принёс себя в жертву.
Проведённые рядом с ним годы научили меня лучше разбираться в причинах возникновения, течении и возможностях исцеления ракового заболевания. Я стала свидетелем того, как человек, избравший смерть, способен обрести себя благодаря исправлению умонастроения, обрести в такой степени, что страдания его физического тела оказались минимальными. Он скорее походил на готовящегося в долгий путь странника, который свёл все счёты с миром. Отправляясь в дорогу, он счёл нужным сказать лишь: не поминайте лихом. Это одновременно и просьба, и назидание: я не сумел забыть плохое и потому так жутко страдал. Не повторяйте мою ошибку!
Человек, который не способен обрести себя в своём доме, отправляется странствовать по свету в поисках самого себя. Если в этом он видит цель своей жизни и посвящает себя этой цели, то, отправляясь в последний путь, он ни о чём не жалеет. Он идёт с чувством, что поступает правильно, ибо подсознание говорит, что настал последний срок проторить дорогу в следующую жизнь.